дратути. 
это будет самая странная заявка в вашей жизни.
многим я не нравлюсь, некоторых я бешу, и существуют те, кто меня проклинает.
но я знаю себе цену и умею писать сюжет и движ.
проблема в следующем:

anthony carrigan, rupert penry-jones, eamon farren

Кратко о персонаже:
белая раса (голубая кровь, все дела);
возраст 35 — 45.
странный акцент, куча татуировок, пирсинга и отвратительный характер бонусом. шучу. нет, не шучу.
какой-нибудь монстр. или умеет прикидываться человеком (для людей это хуже), ну или как квазик ходит прикрывая клыки и рожу.  что-то около того.
итак. я тот странный тип, который появляется неожиданно, в капюшоне, аля ассасин. у меня есть в загашнике несколько стволов, еще кое-что припрятано на стороне, но никто о том не знает. я вообще не похож на шварца или дольфа лунгрена, а скорее на странного типа в костюме ассасина.
— я ни на чьей стороне, на своей. и моя сторона зачастую идет вразрез всем противникам. проще говоря, на всех смотрю, как бог ра. и мне плевать на ваше мнение. но в случае огромной задницы, я начинаю помогать падшим, униженным и обиженным. одним словом, я что-то вроде прометея.
— я нагажу всем, кому только можно и уйду в закат (если меня не грохнут);
— сарказм, двойственная натура, философ и гребанный ассасин, по натуре одиночка, фанатик и имеет небольшие маниакальные, параноидальные или шизоидные отклонения (в зависимости от ветки, персонажа и его сути);
— как любит говорить моя девушка — игрок: эмоциональный инвалид.
вот как-то так.
Планы на игру:
- мне не нужна пара. вот от слова совсем. она у меня есть, мы играем вместе более нескольких лет, и я не хватаю себе в пару других игроков. при хорошем раскладе она согласится придти сюда со мной;
- да, меня интересует движ, сюжет и востребованность в игре. мы так-то на другом проекте сами в своей песочнице копаемся, но мне не хватает движа с другими игроками, ох как не хватает. здесь и основные сюжетки амс в плюс, я буду молиться, плакать и хлопать в ладоши, если у амс найдется местечко для такого, как я. я люблю двигать всё, а то что не движется, я и мои личности просто толкаем и двигаем дальше, или сжигаем к чертовой бабушке и опять двигаем;
- пишу посты 5 - 20 ка символов (не пужайтесь, кормить огромными постами насильно не буду), первая - вторая - третья личность в подарок. первая будет дотошно изучать мат часть и требовать достоверность в игре, вторая наделает коктейлей молотова и закидает рейхстаг, а третья умудрится зачать детей и голышом пробежаться по улице, сбегая от федералов. и все это я.
посему ниже предоставляю несколько вариантов постов, чтоб понимали о чем идет речь.
» ПОСТ

- 1 -

heads will roll
heads will roll
heads will roll
on the floor
yeah yeah yeahs - heads will roll
[indent] Большой брат всегда будет следить за Джеком ...
[indent] Джек порядком устал от этого дерьма ...
Большой Брат пляшет и танцует, разбрасывает американские доллары, словно платит миру по долгам. Но он никогда не рассчитывается, он всегда берет. Еще и еще. Пока Америка не треснет по швам. Почти как численность людей в Китае. Почти как Россия, только Америка. Только большие заговоры. И к черту вражду америкосов да русских, они точно за спиной уже договорились обо всем. Вот только мы не знаем. Мы придумываем альтернативную историю, не такую, но зато нашу. И она ближе нам, чем истина. Ведь мы ее придумали.
Я всё слышал. Не то чтобы мне хотелось, но так сложилось.
Джек - дурак. Он потратил силы на учебу в престижной высшей школе Парижа. Он добился положения в обществе и обрел некую толику, подобие власти. Сейчас я смотрел на них - вершителей и понимал, что вся власть - чушь собачья, компостная яма, изрядно удобренная и загаженная большими вершителями, серыми кардиналами мира.

[indent] и они говорят нам с кузеном: танцуйте!
[indent] Девон танцует.
[indent] и Вершители требуют секс.
[indent] они получают секс!
[indent] а потом Вершители говорят: началась война!
[indent] и бомбы разрывают вместе с военными сиренами города.

[indent]— Что будет дальше, Девон?
Он сказал мне, что все теперь уже не от нас зависит. И я увидел, что получилось по итогу. Вершители создавали новый план по спасению Европы, но он мне ни хуя не понравился. Какое сожаление, Лоран Дюпон никогда не ругается!  У элиты есть особые правила. Но нет. Я не согласен. Хуй вам!
Я смотрел на Жасмин и резко отвернулся. Кузен ставил ее на место, показывая свою власть перед ними - серыми кардиналами. Им бы очень понравилось, что я молчу и дальше, склонив голову. Я подумал об Анжелике и Лее. Наверное, это единственные стимулы в моей жизни. Не считая сотни бесшабашных юнцов и девчонок, которые взрывают мозг в Ульме.
[indent]— Именно по этому все боятся анархию, — я обернулся к кузену и продолжил, — ведь никто не может с ней справиться.
Даже когда появляются новые гетто, идут массовые расстрелы и сажают людей за решетку. Это не меняет ничего. Приходит новое поколение, и оно сильнее предыдущего во сто крат. Я видел его в Париже. И я не хотел бы перейти ему дорогу, но старые обрюзгшие бюрократы и консерваторы рубили головы с плеч. Уничтожали, топтали юные взгляды, кого могли, того ломали. Это происходит не только в странах третьего или второго мира, это повсюду. С нами, рядом, в нас самих. Просто степень давки и уничтожения разная. У старых систем все просто и примитивно: не красивых мальчиков сбрасывают со скалы. А у нас? Ломают психически, или подкупают. Дают иллюзию свободы, одаривая американскими долларами или по-своему стабильным евро. Все ведутся, всегда. А я?
Мне похуй. У меня, итак, есть деньги.
Я ушел от них в свой будуар. Мрачный такой и печальный. К своей любимой картине. Смотрел на нее долго и думал, почему она меня зацепила. И ничего не приходило на ум. Закурил. Завтра вершители еще до чего-то договорятся и продадут Китаю часть России, потом вспомнят Германии старые и былые подвиги. Все пойдет по второму кругу. А мы? Танцуем дальше.

Она обняла меня со спины. Уткнулась подбородком между лопаток и ворковала о том, что русские такие забавные и веселые. Я смотрел вперед. Ответил:
[indent]— Oui, ma chérie, — говорил монотонно и без эмоций, их не осталось.
У Джека что-то сломалось сегодня. Так словно Большой Брат засунул мне американский фаллос в жопу и заставил с ним ходить, а к концу прикрепил свой флаг. И мне было противно настолько, что ночью я не прикоснулся к Анжелике. Она мирно спала, прижавшись ко мне. А я смотрел в зеркальное отражение на потолке. Меня не тревожили, и подавно не волновали ни стоны, ни смех за стенами. Всё это проходилось в Ницце не раз. Но я не мог понять, как можно было так легко распоряжаться целыми континентами, не выходя из кабинета. Не хотел понимать. Как будто люди — куски мяса, которые зажарят на огне и подадут кому-то очень большому на ужин под соусом, вместе с картофелем фри ...

[indent] Джеку резко стало насрать на большого брата ...
[indent] Джек больше не боится ...
[indent] me casse pas les couilles *
Джек не спал всю ночь. Под утро к нам пришла Мина. Она ничего не сказала даже, обняла Анжелику и сопела. Молча.
Я понял, что что-то пошло и у нее не так. Но Мина. Она никогда и никому не скажет ничего. Даже если ей отобьют коленные чашечки, она будет молчать. Так и вышло.
Наутро мне сообщили, что сабмиссив Девона не повиновался. Что-то должно было произойти, но чего-то не стало. Мина ушла, обиженная на тон мастера. И по итогу, Девон обиделся вдвойне. Окей. Привычная история. Я призадумался, что ждет нас с Анжеликой, если вдруг ее захотят трахнуть какие-нибудь военные гении Европы, ради спасения наших стран. Подумал, что она может пойти по рукам значимых послов и атташе. Как куртизанки в свое время в Италии. И мне стало дурно. Ни о какой власти не шло речи, ведь наши сабмиссивы превратились в общее достояние США и Франции.
Тогда я посмотрел на Анжелику и сказал ей:
[indent] — Скажи сестре, чтоб собиралась. Вы возвращаетесь домой. Никто вас здесь держать не будет.
[indent] — А Девон? — спросила она.
[indent] — Это наш с ним разговор. Здесь вы больше не останетесь.
Не задался этот разговор. И конечно же, я попал на новые рассуждения и дележ, но уже за пределами видимости Йоханнеса. Тот красиво спетлял первым. Я слушал Девона и очень хотелось ему врезать в морду. А дядя сказал:
[indent] — Вот Лорану это надо знать. Чтоб понимал, как правильно воспитывать новое поколение. От него же все зависит.
[indent] — Пардон?!
[indent] — Не стоит ему доверять много, мы все ответственны за будущее.
Невольно опустился взгляд вниз. Я задумался о том, что сейчас, по факту, мне указали на место. Мне дали длинный такой талмуд, что нужно сделать с детьми, чтоб они подчинились матушке Европе и, при необходимости, США. Без лишних вопросов, не думая головой наперед. Я крутил в пальцах семейный перстень. Долго собирался с силой и волей. Чтоб сказать семье и гостям:
[indent] — Какие вы, на хуй, патриоты! Вы уже загнали гвозди в гробы, которые еще не привезли в Европу.
[indent] — Пардон?! — теперь уже спрашивал дядя, а Девон молчал в ответ.
[indent] — Что? Вы себя слышите? Вы только что продали Европу, Россию. Вы все продали. Всё до последнего цента или франка. Господи, вы даже евро уже продали за доллар! — я махнул импульсивно рукой, — что с вами происходит? Вы то спите, когда надо ответить, то, блядь, как ответите, — моргнул и обреченно добавил, — то по ходу, лучше б спали и дальше, как Россия.
И вот тогда мы сцепились с русским. Точнее, как сцепились. Алексей мне просто сказал по-русски пойти на хуй. Да, я знаю, как ругаются русские. Прекрасно знаю. Он с такой ненавистью смотрел на меня, что будь он в другом обществе, давно сожрал бы с потрохами. И тогда я указал на него рукой. Сказал всем:
[indent] — Посмотрите, русские хотя бы, действительно, патриоты. В отличие от вас. Вы то Германию поделили, заставив нацию жить со стеной, то эмигрантов запустили в мою родную Францию, то пляшите под американские доллары, а иногда под русский газ. Вас колбасит, как маятник!
[indent] Европа скандировала: еще!
[indent] Аплодировала Россия, стоя.
[indent] А Америка свистела вслед.
Девон открыл рот. Он только назвал меня мудаком, а я посмотрел и сказал:
[indent] — На хуй иди со своими правилами и ложей. Что смотришь? На хуй иди.
Я долго крутил кольцо в руках. А потом кинул перстень с семейным гербом в Девона. Улыбнулся болезненно и вяло:
[indent] — Я пас. Близняшки возвращаются домой до полного совершеннолетия. Будете их травить или заставлять вернуться, засужу всех. Особенно тебя, — указал пальцем на кузена, — и еще, когда продадите последнего "раба", лучше начните продавать друг друга, хотя какая-то польза от вас всех будет. Может денег больше в Европу придет. А не как обычно.
[indent] Джек засунул руки в карманы брюк и вышел вон ...
[indent] Джек пританцовывал, идя коридорами собственного дома ...
[indent] Джек больше никогда его не увидит ...
* отъебитесь от меня! (фр.)

- 2 -

♫ dracul - wähle die Freiheit
[apologie Remix by Painbastard]

[float=left][/float] We need to build a wall
Niemand hat die Absicht eine Mauer zu errichten¹

Третий Рейх застыл. Замер. Как Acherontia atropos² в янтаре. Ее крылышки дрожат мгновение, другое. Усики дергаются и навсегда замирают. Шумят динамики громкоговорителей на каждой площади, в каждом городе. Немки, дети поднимают головы. Вслушиваются в слова. Останавливаются солдаты. Все слушают голос из динамика. Он говорит:
[indent] "Niemand hat die Absicht eine Mauer zu errichten!"³
Но это не так. Я чувствую, как захлебываюсь ложью. Ощущаю каждой частичкой организма, как укладываются кирпичи в огромную стену. Она растет до неба, и строим ее мы. Воют сирены. Город внезапно делится на два лагеря. Я вижу знамёна, но не могу вспомнить чьи они. Такие близкие, и такие ненавистные. Падшая страна. Великая империя. И голоса в динамике повторяют:
[indent] "Мы должны построить стену!"
[indent] "Никто не будет строить стену."
Но стена уже стоит. Через нее перелазят люди, и им стреляют в спину. Добивают как евреев. Вот только это арийская кровь. Хаос подступает к городу. Бьют витрины, выносят с прилавков все, что можно забрать. От еды до кухонной рухляди. С одной стороны наступает голод и разруха; стоят очереди, и все хотят пройти сквозь стену⁴. Но им не дают. Их кормят с ложки юшкой и дают запить шнапсом. А с другой стороны - достаток и покой. Так говорят по эту сторону. А там думают совершенно так же про нас. Нет никаких различий. По обе стороны стены наши дети играют среди расписанных стен, на разоренных площадях, под звуки сирен и голосов в динамиках.
Он приходит ко всем, ночью. К каждому, кто просит. Приходит тихо и неслышно. Он сыплет в глаза песок⁵, ослепляет нас, травит и исчезает с нашими детьми, выбирая самых сильных и чистых. Уводит их. Отбирает у них глаза. Но никто ничего не говорит. Мы принимаем нашу судьбу. Смирно по струнке идем за добавкой шнапса и строим одну большую, нет - гигантскую машину смерти.
Я бегу по городу, и кажется, смог перебраться через стену. Я ищу близких и родных. Сестру и ее мужа, отца и мать. Я нахожу Герту,  улыбаюсь ей, но она отворачивается от меня. Не слышит. Отходит. Стоит на расстоянии вытянутой руки. И с неба на нас вместо дождя падает пепел. Воют военные сирены. Марк обнимает за плечи мою сестру. Они молчат. Их лица каменные, словно мы не родственники вовсе. А потом они моргают, и я замечаю перемены. У них нет глаз. Вместо них пустые черные глазницы.
"Niemand hat die Absicht eine Mauer zu errichten!"
Между нами вырастает новая стена. Выше прежней. Толще. Из бетона. Ее ничто не берет. Я стою по одну сторону, а Герта с Марком по другую.
И на нас падает пепел.
Первый пепел в этом году.

[float=left] [/float] Эшелон смерти. Мы так называем его. Он увез Уве. Как будто его никогда не было с нами. Словно мы не учились вместе. Он застыл в янтаре, как Acherontia atropos. Его крылья еще трепыхались, когда поляк делал свое дело, но потом Уве заскулил. Его взгляд был пустым. Как будто Сандманн уже забрал глаза. Тогда нам приказали отправить и его эшелоном назад в глубинку. Я стоял. Курил самокрутку, смотрел вслед машине, загруженной людьми. Снег падал с неба, он был похож на пепел из моего сна. А военные сирены возле каждого барака взвыли пуще прежнего.
Захрипели динамики. И голос разнесся по всему лагерю:
"Niemand hat die Absicht eine Mauer zu errichten!"
Я резко поднял голову и уставился на динамик. Он скрипел, хрипел и вовсе сошел на непонятный шум. Потом снова взвыл и заговорил. Рассказывал о новостях из фронта. Но я помню. Я слышал этот голос. Но никто. Никто другой его не заметил. Люди из бараков вставали в шеренги, выстраивались. Держались стаей, ползли. Шли медленно. Некоторые падали, к ним подбегала зондеркоманда, проверяла. И делался знак. Катилась тачка, в нее закидывалось тело, потом его везли через всю шеренгу, чтоб в скором времени сжечь. Везли целенаправленно и продуманно. Так они все видели и понимали, что с ними будет, что всех ждет одна участь. Людей запугивали, ломали психику и держали под контролем каждый шаг. Делали это мы - те, у кого нервы никогда не сдавали, как это произошло с Уве. Клаус хлопнул меня по груди и сказал, что пора идти. Хёсс хотел, чтоб большее количество узников вывезли за пределы Аушвица. Некоторых убьют по дороге, захоронят в лесах, в одной братской могиле. Других и правда доставят на территории больших городов. Намного меньше, чем могли. Но это все, что осталось. Я докурил наконец самокрутку и поправил винтовку на плече. Наступало время собирать новую машину.
После этого я пришел к Гретель. Как обычно.
Сел на кровать и смотрел на грязные тряпки, которые были здесь в качестве стен.
Долго стягивал сапоги, снимал подтяжки. А она молчала. Я даже забыл спросить ее о леденцах. Или куда делась ее книга. Я просто сидел на паршивой койке, среди тряпок и запаха сырости да плесени. А потом погладил ее по ноге. Но она продолжила лежать в том же положении. Взвыли опять сирены. На этот раз летели над нами вражеские истребители. Кажется это были русские. Я видел, как озарилось небо двумя лучами, но дурная погода поглощала пространство, и пепел валил такой, что не видно было ни черта. Гретель спросила, и я ответил ей:
"Кажется, вражеские истребители. Все хорошо."
Обернулся к ней и улыбнулся.
"Их собьют."
Но я не понимал, что с ней. Она больше не тянулась навстречу. Не делала ничего. Просто лежала на койке. И я не понял, что случилось. А на следующий день, когда дежурил в бараках, застал поляка врасплох. Он достать меня уже успел за это время. Все проблемы шли от него. От него и от евреев. Еще от русских. Ведь ночную разведку подбили, а парашютиста искали по лесу. Но тот застрелился, чтоб не попасть в наши руки. Об этом мне рассказал Клаус.
Я очень хотел допросить поляка. Он и без того был подавлен и забит. Просто молча смотрел на меня. Я сел на стул, достал папиросу, протянул ему и закурил сам. Мы сидели в тишине. Не знали чего ждать друг от друга. У меня была винтовка, а он мог ударить в ответ чем-то тяжелым, при надобности. Но имело ли это смысл? И тут он спросил на польском. Из всего, что врач сказал, я понял только про машины и жест, очевидно, он имел в виду эшелон, отошедший недавно. Я затянулся и прищурился:
"Nein," пожал плечами и добавил, "а как думаешь сам, что с ними там происходит?" посмотрел на него, и вспомнил об Уве. Очевидно сам поляк задался тем же вопросом, а я почему-то ему сказал:
"Русский летал ночью над нами," указал рукой с папиросой на пустое пространство, "мы подбили его, а когда нашли, он выстрелил себе в голову."
Я потушил папиросу и поднялся со стула. Поляк что-то затараторил, из всей какофонии я только понял имя Уве. Закинул на плечо винтовку. Моргнул. Ему так была интересна судьба его палача? Мотнул головой и тихо ответил:
"Я не знаю. Это уже не наше дело. Его по приказу увезли."
А потом кто-то подкинул мне записку. Вырванный листок бумаги из пожелтевшей книжонки. Мелкий и аккуратный почерк. Это была Гретель. Она написала, что мы больше не увидимся, и что она не злиться ни на что. Тогда я пришел к ней. Шел через барак, по памяти, уверенно нашел койку. Но она была пуста. Я смотрел на прутья, и резко сорвал тряпки, висевшие рядом. А какая-то полька сказала, что ее забрали в лазарет.
Последнее слово в записке. Новый барак. Ее могли проверять, как это делали не раз с женщинами. Но могли и лечить от чего-то. А значит, и все, кто был у Гретель тоже больны. Да, с ней могло произойти всё что угодно. И вот здесь-то мне попался под руку поляк - доктор. Он сам прицепился ко мне, как банный лист. Все верещал. Из какофонии ора я только понял "зондеркоманда" и "машины". Я приставил его к стене, так хотел треснуть прикладом по голове, чтоб не встал. Но не мог позволить такой роскоши. Он у нас остался один из немногих.
Я схватил его за глотку. Он руками старался ослабить хватку. И выл что-то, из всего только и было понятно: "машины", "смерть", "жизнь". Новая жизнь. Он так возмущался и назвал нас "курвой". А я резко его отпустил. Он откашливался. Ему так необходимо было попасть в ту машину?
"Гут. Хорошо. Будет тебе машина. Найди в лазарете Гретель Менгер," ткнул в него пальцем, "хочешь жить? да?" ухмыльнулся, "найди Гретель Менгер."
И что-то с ним произошло. Но не было больше времени. Очередная военно-воздушная тревога. Небо озарилось блуждающими лучами. Взвыли серены. Поляк озирался по сторонам. Я толкнул его в сторону больничного барака и рявкнул, чтоб тот убирался на свое место. В небе раздался взрыв. Еще один парашют спускался с неба, а мимо него ястребом сиганул на землю разбитый истребитель. Только это уже были не русские ...

1. Цитата Ульбрихта Вальтера – руководителя ГДР.
Слова были ложью: через два месяца
началось строительство Берлинской стены;
2. Аcherontia atropos или Мертвая голова – бабочка со своеобразной красотой,
ее верхняя часть имеет ярко выраженные очертания людского черепа;
3. Никто не собирается возводить стену. (нем.)
4. Речь идет о Берлинской стене, построенной с 13 августа
1961-го года и до 9-го ноября 1989-го года;
5. Sandmännchen. Песочный человек. Сеятель.
Символ немецкой идентичности, падшей и потерянной страны.

- 3 -

В феврале 2017 года немецкий Бундестаг принял закон,
предписывающий ношение «электронных браслетов» для всех лиц,
находящихся в списке потенциальных террористов. © wiki

---

2018. Deutschland
Du. Ich. Wir. Ihr. *
Мы вернулись домой, падре! Это наш мир. От Отто фон Бисмарка и до Адольфа Гитлера. В Берлинской стене. От Америки и до СССР. От ультра-левых и до либералов. На лезвии ножа. По тонкой грани. От Каина и до Авеля.
Ты и я. Мы одно целое. Феномен человечества, который существует в каждом индивидууме. Только слегка деформированный и утрированный. Наш мозг работает на два фронта. И если ты СССР, то я явно Америка. Если я мозг, ты — душа. Или как там любят разделять? Мы всегда были полноценными частицами, и наше тело не выдержит однажды. Невозможно вылечить того, кто в общем-то привык жить в хронической агонии. Мы дома. Вернулись в лоно Германии.
Всё началось с рецепта сидра. Ты так жаждал его вернуть другой стороне семьи. И мы приехали в Берлин. Ненадолго правда. Мелисса носила под сердцем моего ребенка. Расслабься, у тебя стоит на полшестого. Это мой ребенок. Правда, ты считаешь иначе. Да и хер с ним. Ты нашел дальнего родственника. Теперь он с семьей жил в Берлине. И нам открыла дверь его жена. Вот только Мартина не было. И она сказала мне (тебе):
— Дальний родственник. Надо же, Мартин знал, что кто-то живет в Штатах, но никогда не связывался с американской стороной.
— Бывает. Я могу с ним встретится?
Немка рассматривала нас, изучала. Пропустила даже в дом. Вцепилась в сигарету. Закурила. Тот неловкий момент, когда видишь в какой педантичной чистоте живут немцы. Падре, кажется, это твоя паранойя. Чашка кофе на столе. Ты достал конверт с реликвией рода. А она сказала:
— Мартин. Мартин и наш сын погибли. Не знаю, дошло ли до Америки. У вас что-то говорили об Рождественском теракте?
Ты слишком долго соображал, святоша. Тупил. Иногда стоит смотреть новости. Но нет. Не дано. Из нас двоих, имбецилом был и есть ты. Я отложил конверт на журнальный столик. Уйди, срань Господня. У меня лучше получается общаться с людьми.
— Прими мои соболезнования. Но что конкретно?
— Теракт. Мартин с сыном попали под колеса фуры. Более одиннадцати человек погибло. Фура въехала на рождественскую ярмарку на Харденберг штрассе. Снесла торговый ряд. Говорят, что ответственность взяла на себя организация "Исламское государство", — она подняла на нас взгляд.
Скажи мне падре, почему от вашей засраной религии столько проблем? Вы, блядь, жить не можете спокойно или где?
Ты ничего ей не сказал. В дверном проеме появилась девочка. Мы смотрели на нее. Ее звали Петра. Младшая сестра погибшего Уве. И мы ушли из дома Мартина. Под эгидой растерянности. Представили себе нашего будущего ребенка на ярмарке. Кажется, это был общий страх. Мы отдали вдове рецепт. Как реликвию и историю. И как искупление перед арийской стороной за предательство. Deutschland!

[float=left]Überraschen,  überfallen,

Deutschland,  Deutschland  über  allen.[/float]Deutschland!   Deine  Liebe
Ist  Fluch  und  Segen. **
Скажи, падре, ненавидишь ли ты так же сильно мусульман, как и я? Заткнись. Лучше молчи.
В мире религии стало столько, что взлетают школы в воздух и взрываются бомбы. Вам бы угомониться, но не дано.
Мы ужились в Штутгарте. Мелисса родила. И к нам наведались соседи. Лютц и Каталина. Притащили бутылку вина да фикус. Мы реставрировали всякую хрень. Скрывались от американских властей. Ни разу не позвонили Паркеру и Ангелине. Мы начинали с начала там, где Ад и Рай сошлись в одно. Прямо как у нас с тобой. Германия - ядовитая страсть на губах. Тремор рук моих и головная боль. Любовь и ненависть в одном флаконе. От страсти и до убийства.
Я тащил за волосы одного мусульманина. Даже не обратил внимание, какой национальности ублюдок. На нем был браслет. А он доказывал мне обратное. И правда, развелось по Германии правоверных сукиных детей.
Ты. Я. Мы. Они. Вы.
Ты и я.
Удар головой об стену. Во имя Германии!
Еще одна подача по почкам. Как месть всем приехавшим в лоно Германии.
Они не мы с тобой. Мы всегда были арийской крови. И нам никогда не было срать.
Мы грохнули ублюдка. Достаточно было найти зажигательную смесь в его доме. Было это возможной предстоящей провокацией или терактом не ясно. Но вслед за правоверным я нажал на курок и вышиб мозги его бабе. Она кинулась на нас с ножом. Не успела. Я не расист, но что-то нацистское в нас есть. Ты не закон, но имеешь право защищать свои права на будущее. Мелисса и Ами были твоим настоящим и будущим. И если по улицам Германии будут ходить ублюдки из шариата; будут требовать одеть женщин в паранджу и ввести новые законы для мусульман, я разнесу их мечети. Германия для белых.
Мы находились в состоянии вертиго. Резко обернулись. Ты и я. Я и ты.
Ребенок стоял на пороге. Мусульманский ребенок. Годков так пяти.
И ты представил, что он может учится в одной школе с нашей дочерью. Моргнул и присел на корточки. Мальчик смотрел на тела убитых родителей. В нем было много страха, и в нас тоже. Германия впустила столько ублюдков. Либерализм — еще одно проклятье в контексте терактов против человечества.
Я поднялся и взял сумку со взрывным веществом. А ты. Ты выстрелил в голову ребенку.

Deutschland. Deutschland ...
В канун Сочельника ты посетил церковь. Ты хотел исповедоваться. Нуждался в облегчении. Спихивал на меня убийство. И не одно. Но мальчишку убил ты. К твоему великому счастью мы попали в руки одного залетного священника пенитенциария из Рима. Отец Лукас. Вот досада. Вот удивление. Вот, блядь, подстава!
Тебе так хотелось оставить после себя хоть что-нибудь. Но мы всегда топтались. И наши следы были кровавыми.
От Иисуса Христа до Понтия Пилата.
— Я убил трех мусульман. Одного священника, — ты обернулся к окошку и добавил, — он растлил моего друга в детстве. Я изнасиловал нескольких девушек, одна из них — моя племянница. Отец Лукас, у вас было когда-то ощущение, что вами кто-то управляет?
Более дебильной исповеди я еще не слышал. Типичные арийцы. Сначала истребите часть Европы, а потом просите прощения. Так символично, и так смешно. Цикл замкнулся. Никогда нельзя верить исповеди человека, который завтра нажмет на курок снова.
Никогда нельзя верить. Никому. Даже себе.
Утопия Германии. Молчаливая Европа. Инертная Европа.
[indent] Deutschland!
[indent] Deutschland!
[indent] Deutschland!
* Ты. Я. Мы. Вы.
** Германия! Твоя любовь —
Это и проклятие, и благословение. (нем.)