— Ну что, Миллер? Толстеем, а? Толстеем? — фамильярно похлопывая по плечам действительно необъятного детектива под шесть с половиной футов ростом, широко улыбался Авраам Хоффманн, параллельно умудряясь не выронить из подмышки слева нечто продолговатое, обернутое серым бумажным пакетом.
— О нет, какого хрена? Эйб! — мученически закатил глаза детектив Генри Миллер. Хороший на самом деле парень – и как коп, и как человек. Родился и вырос он вроде бы где-то в Нью-Джерси. И было ему лет сорок восемь – совершенно обыкновенных человеческих лет.
— Я знал, что этот день будет паршивым, но, глядя на тебя, Эйб, понимаю, что…
— Тише-тише, Генри, — продолжал улыбаться Эйб, доставая из подмышки нечто, обернутое серым пакетом. — Никогда не говори того, что не хочешь слышать цитатой в суде. К тому же, всякое лицо прекрасно, если его обладатель не тычет в твое револьвером. Кстати, это тебе.
— Что это? — подозрительно наморщил лоб Генри. В участке, как ни странно, практически никого не было, а те из немногих постоянных обитателей и постоянных же посетителей, что были, проявляли к ним двоим примерно нулевой процент интереса.
— Это тебе-тебе, — нарочито гротескно подмигнул Абрахам Хоффманн, стряхивая несуществующую пылинку с рукава темно-синего пиджака в едва заметную серую клетку.
— Ты сбрендил? — подбоченился Генри, но щечки порозовели и само лицо приняло довольно-таки любопытное выражение.
— Вовсе нет, — отрицательно мотнул головой Эйб, в примирительном жесте вскидывая руки ладонями вверх. — Видишь ли, вчера у меня был юбилей, а такое случается не чаще раза в пять лет… ну и, собственно, вот… это тебе подарочек. Бальзам. Слышал, у тебя проблемы с коленями? Ну-с, значит, не прогадал. Держи-держи!
— Эйб…
— Мой папенька был аптекарем и я кое-что от него перенял. Бесценное народное средство. Идеально подходит как для наружного, так и для внутреннего применения. Нет, конечно, я бы мог принести и торт, но, боюсь, кое-кто лопнет, а миссис Миллер…
— Эйб, — насупился Генри Миллер, однако подарочек принял, и щечки порозовели еще сильнее. — С огнем играешь.
— Ничего не могу с собой поделать, всегда любил погорячее, — широко улыбнулся Авраам Хоффманн, догадываясь, как бальзам для наружного и внутреннего применения превратит скучный вечер семьи Миллер в незабываемо красочное алкогольное приключение. Спирта в бальзаме было процентов семьдесят.
— К слову о горячем, — уже серьезнее продолжил Эйб, обхватывая детектива под локоть и выдерживая паузу в лучших традициях театральных мэтров. — Освободи для меня допросную поприличнее и пригласи туда вашу недавнюю клиентку. Кара Монро. Такая рыжеволосая ирландка. Очень эффектная женщина!
— Все-таки ты сбрендил, — выдохнул Генри Миллер и капля пота скатилась по бычьей шее.
— Ни в коем случае, — перестал улыбаться Авраам Хоффманн, на секунду замирая на месте. — Я всего лишь служу стране, служу Америке, а значит – справедливости, Генри. Справедливости для всех.
Генри Миллер хотел было, но так и не нашел, что ответить. Воистину хуже итало-американца в споре мог быть только итало-американский адвокат еврей. И какое счастье для Эйба, что ни тех, ни других не вешали на столбах, как минимум, с начала века.

— Привет, — с порога улыбнулся девушке Эйб, отмечая, что с момента последней встречи она не изменилась и по-прежнему - само совершенство, а вот он постарел, зато подстрижен, гладко выбрит и в принципе безупречен:
— Когда пришел твой человек, я, признаюсь, ушам не поверил. Во что же ты вляпалась, м-м-м? Но в остальном… м-м-м миссис Монро, выглядите вы потрясающе.

— Говорить свободно нельзя нигде, но местные парни кое-чем мне обязаны, так что мы попробуем, — усмехнулся Хоффманн, седлая стул на кавалерийский манер – спинкой к собеседнику, до того – пододвигая настолько плотно к девушке, что, пожелай она усесться к нему на колено, – не пришлось бы даже пачкать об пол подошв ни одной из туфелек.
Сама же сказала – не замужем. И хотя он, безусловно, был джентльменом, что для «даго» нетипично и редкость, упустить шанс рассмотреть Кару поближе казалось еще большим преступлением, чем то, в котором обвинялась его теперь уже подопечная.
Вернее, конечно, клиентка. И не обвиняемая, а законопослушная гражданка Соединенных Штатов Америки, при неизвестных пока обстоятельствах первой очутившаяся на месте свершенного неустановленным лицом или лицами преступления.
— Кара, будь любезна – не жалей меня, говори со мной, как с идиотом, — опуская подбородок на спинку жесткого металлического кресла, категорически серьезно заявил Эйб, раздувая ноздри и неотрывно глядя в глаза девушки – серые. В электрическом свете – почти такие же темные, как тяжелое предгрозовое небо.
— Да-да, ты не ослышалась: говори со мной, как с идиотом. Потому что… ну-у… относительно происходящего с тобой – я идиот. Ничего не знаю, ничего не понимаю, однако дружелюбен и слушаю внимательнее самого падкого до сплетен священника. А начать мы можем с основ, какие вас – тебя и покойников – связывали отношения, — салфетку, решил Эйб, он тоже изучит, но позже. Все-таки он не криминалист и не почерковед. Зато неплохо разбирался в женщинах и готов был поклясться, что еще чуть-чуть – и наконец-то разгадает эту конкретную.
— Будь предельно честна со мной, — вздохнул Эйб. — Одна упущенная деталь, одна невысказанная вслух мелочь и… сама понимаешь, в следующий раз встретимся лет через двести.
В 2122 втором она будет все той же юной, очаровательной ирландкой неопределенных лет, а он… надо полагать, вероятнее всего не облысеет.
— Итак, ты и Мейсон Спенсер, — выжидающе склонил голову набок Эйб, подозревая, что еще немного в такой позе – и не приведи, Господь, - ненароком вывихнет челюсть:
— Что вас связывало? Бизнес, общие интересы, постель? Все перечисленное? Как долго вы были знакомы и как часто… м-м-м… имели привычку проводить время вместе. И кто еще знал об этом. Рассказывай все. Вообще все. Даже и в особенности, если ты действительно это сделала…
Невиновных клиентов не бывает, помнил Хоффманн, бывают такие, в чей адрес обвинение было выдвинуто некорректно.
— Поверь, мне без разницы, виновна ты или нет. Но я не смогу защищать тебя, не представляя, с чем именно имею дело. Факты, Кара, факты. Мне нужны факты. Пока фактов не будет, все, чем мы сейчас занимаемся – ни к чему не обязывающая светская беседа.

— О, Мейсон, Мейсон, Мейсон! — сокрушенно покачал головой Абрахам Хоффманн-младший, манящим жестом протягивая руку за сигаретой. Поделится – хорошо, не поделится – он все равно предпочитал Кэмел.
— Объявление в газете – это было бы очень предусмотрительно и многое бы облегчило. В наше эпатажное время внимание прессы само по себе делает жизнь значительно проще и легче. Особенно, когда испытываешь интерес к имуществу муниципалитета. Кстати, о барах и ресторанах. Земля и помещения – они ваши, в аренде? Я, Кара, обязан рассматривать все версии. В том числе не подразумевающие ничего сверхъестественного, — хмыкнул Хоффманн, слегка подаваясь назад и инстинктивно расправляя плечи. Рост, не многим превышающий средний для пятнадцатилетней девочки, не позволял ему выглядеть колоссом среди жалких плебеев, зато он мог выглядеть дерзким, а зачастую только это имело значение.
— Конечно, надпись на салфетке попахивает межвидовой ненавистью, но, — вздохнул Эйб. — Когда еще совсем недавно в этой самой стране беснующаяся толпа разрывала на части кого-то с… м-м-м… моей внешностью, она это делала не потому, что кто-то с моей внешностью чуть темнее бывшебританцев или вместо виски разит портвейном, она это делала потому, что группа неких высокопоставленных и далеко не бедных людей решила, будто бы кто-то позволяет себе… м-м-м… непозволительно много денег.
Ничего не поделаешь, реальность – скучнейшая вещь, и даже в исчезновении его, Хоффманна, богоподобных предков, очень может быть, виноват дворецкий.
— Ну то есть твои мысли насчет убийц с золотой ложечкой вполне объективны и настолько же закономерны, другой вопрос - не станет ли это большой проблемой. Итого, пока официального обвинения предъявлено не было – не было же? – попробуем протащить тебя как свидетеля. А в целом, Кара, ты по-прежнему недоговариваешь. Общих фраз о бизнесе мне мало. Как именно Конклав связан с вашими сделками – не представляю вообще. И если ты не будешь со мной откровенна, как не была откровенна никогда и ни с кем: вечность в клетке – далеко не самое худшее, что тебя ожидает. Убийство Хранителя, разумеется, чудовищное по своей наглости преступление, но куда менее наглое, чем попытка обвинить во всем случившемся наших мудрых и безгрешных правителей. Впрочем, — без паузы продолжил Абрахам Хоффманн-младший, — кое-что не может не радовать – захоти кто-то из Конклава, Капитула или Окружного совета устранить и тебя, вряд ли бы он, она или они стали бы расписываться на салфетке. Кара, Кара, Кара, пока ты не объяснишь, что происходит, и какого рода вы с Мейсоном заключали сделки – прости, — пожал плечами Эйб. — Я тебе не помощник. Никто не помощник.

— Не побоюсь показаться вторичным, но… знаю, Кара, — позволяя вампирше закончить, без прежнего напора в голосе, куда тише и очень понимающе произнес Эйб. — Если вычеркнуть из твоей истории элементы сексуального насилия и добавить еще шестьдесят лет – получится уже моя история.
Профессиональная этика не рекомендовала сближаться с клиентами, но иногда, исключительно в целях формирования взаимного доверия все-таки можно, наверное, побыть кем-то, помимо итало-американского адвоката еврея.
— Перед тем, как перебраться сюда, в Америку, — издалека начал Эйб, сдается, совершенно не замечая смятую между пальцев - правыми средним и указательным – нераскуренную сигарету, — в столь нелюбимой нами обоими клетке я провел семьдесят удивительных лет. Не представляю, какой была твоя, а моя клетка была очень темной и очень тесной. Хотя с тем же успехом могла оказаться и очень светлой. Отсутствие зрения – если быть точным, то глаз вообще – несколько занижает качество визуальной оценки. Продвигаясь на ощупь по стенам, я понял, что замурован в колодце, в этаком скромных размеров коллекторе и пахло там исключительно гнилью, дерьмом и смертью. Причем – тоже не обессудь за избыточную откровенность – основным источником всего этого некротического амбре было мое собственное, стоящее здесь перед тобой тело. Так что, Кара, я понимаю тебя. Понимаю, насколько оно… унизительно и мерзко – очутившись на самом дне, быть… всего лишь жалким отголоском себя прежнего. И как здорово, что прошлое – это прошлое, — улыбнулся Абеле Натаниони, с любопытством отмечая, что где-то в процессе нарушения всех существующих норм профессиональной этики умудрился подняться на ноги и теперь подпирает плечом прохладную стену некрасивого серо-больничного цвета.
— Ты на свободе, я на свободе… а Конклав… Конклав все еще довольно изобретателен в методах избавления от нежеланных свидетелей, и, если на секунду предположить, что мой вывод насчет салфетки чуть-чуть опередил время, первое, что мы должны сделать – выяснить, что такого уникального в тебе конкретно, и почему кому-то было жизненно важно подделывать именно твой почерк… О боже!
А слона-то он и не приметил. Видимо, так увлекся перспективой их с Карой почти долгожданной встречи, что не только ростом - умственными способностями оказался не сильно выше усредненной пятнадцатилетней девочки.
— Кара, а ведь у полиции на тебя действительно ни-че-го. В смысле даже твое имя ни в одном из протоколов… а-а-а! Кара, я опять ослеп! я опять во тьме! — на выдохе, скрепя зубами, выпалил Эйб, сжимая пальцы в кулак, не замечая все также и окончательно превращая в труху не раскуренную сигарету:
— Не фигурирует, Кара, ни в одном из протоколов твое имя не фигурирует. Зачем тебя привезли в участок – тоже, увы… неизвестно. С другой стороны, выходит, нас здесь ничего не держит. И хотя я бы настоятельно рекомендовал дождаться хоть какого-то официального заявления, в принципе мы оба свободны и имеем полное право перебраться в любое другое, желательно, чуть более дружелюбное место. Кстати, не напомнишь… маг-полицейский – как его звали? Или, по крайней мере, как он выглядел.
Волосы - ее рыжие волосы с этим благородным медным оттенком – когда-то так ярко врезались в память и так ярко сияли теперь, что, похоже, он и впрямь потерял зрение, не излечится – потеряет еще и лицензию.
— Мейсон перешел дорогу кому-то из «ОсЭкс»? — протягивая Каре руку, наобум предположил Эйб. — Да, к тебе или ко мне? Предупреждаю: семьдесят лет во мраке и тесноте еще не делают из человека любителя стерильной свежести… ну-у, скажем, я практически уверен, что где-то в моем доме под толщей свидетельств прожитых дней определенно должна быть мебель.

Нет, это точно был не Кэмел, безошибочно определил Хоффманн, затягиваясь так глубоко, что начало саднить небо.
— Похоже, наш чародей использовал маскировку. В противном случае ты бы хоть что-то запомнила.
А, может быть, и не запомнила. По части фиксации в памяти разнообразных цветов и оттенков главным тутошним специалистом был он сам, Хоффманн, такой же, оказывается, холоднокровный, как десятилетний мальчонка, впервые в жизни ощутивший прелесть поцелуя в щечку. Так бывает, когда картинка из головы, о которой не вспоминаешь чертовски долго, внезапно выползает наружу и начинает обретать форму – слегка отличную от воображаемой, но.
Здесь, в стране победившей свободы, она была первым встреченным им нечеловеком и думалось, было в этом что-то такое – особенное. Впрочем, скорее всего не было, и пора бы уже усвоить – его жизнь в точности такая же серая, скучная, ничем не особенная, как жизни миллионов и миллиардов живших до него или миллионов и миллиардов ныне живущих кого угодно. От современных политиков до, надо полагать, римских полководцев.
Сам же говорил – жизнь скучна и, если подумать, скука – ее главное и довлеющее над всем свойство. Символично получится, окажись убийцей Мейсона Спенсера разочарованная низкой зарплатой уборщица.
— Поедем на такси, не против? — выбрасывая окурок на обочину, уточнил Хоффманн, озираясь по сторонам в поисках жаждущего их денег извозчика. — Я не знаю, есть ли в «ОсЭкс» кто-то настолько отмороженный, чтобы напасть на Хранителя, однако еще буквально сегодня утром предполагалось, что отморозки, нападающие на Хранителей, вообще не существуют в природе. Век живи – век узнавай что-то новое.
К нему домой, решил Эйб, они не поедут, они поедут домой к Аврааму Хоффманну. Настоящему Аврааму Хоффманну.

А был тот евреем, аптекарем из Адской Кухни и умер в 1896-м весной. Дом – двухэтажное красно-кирпичное здание неизвестного года постройки, сохранился. Сохранилась вывеска – аккуратная, деревянная, вдоль и поперек расписанная чем-то таким, о чем в присутствии дам говорить не принято, даже если дамы сами могли оказаться авторами этих вот иероглифов.
Кара была не из робких – это понятно. И все же, чувствовал он себя донельзя неловко, будто бы явился на суд голым. А, в сущности, так оно и было. Впечатлениями о своем семидесятилетнем опыте жизни в колодце Абеле Натаниони не делился ни с кем – ни из еще живых, ни к сегодняшнему дню уже мертвых. Стыдился, должно быть. Не того, что виновен, не того, что не виновен, того, что сам, самолично позволил случиться всему тому, что произошло.
— Пусть внешний вид тебя не пугает, — заплатив шоферу, сообщил Хоффманн, направляя Кару в сторону дома. — Фасад выглядит не очень, зато внутри, насколько я помню, некогда было почти уютно. Зайдем с черного хода, там лестница на второй этаж. Второй этаж – жилой. Три или четыре комнаты. Уже не помню. Нет, я не живу здесь. Но если нам нужно место, где можно поболтать без посторонних, конкретно это – идеально. Не удивлюсь, если с учетом трагической судьбы последнего Хранителя Нейтральной Зоны, аптека старого Авраама Хоффманна – самое безопасное место в Нью-Йорке. Над ее защитой я потрудился собственноручно, а это, знаешь ли, кое-чего стоит.
Замок на задней двери был старый и проржавевший насквозь, стоило Хоффманну к нему прикоснуться и он тотчас же растворился в воздухе.
— Не бойся, дом знает, что ты – мой гость, — радужки глаз Абеле Натаниони, обыкновенно темные, каре-зеленые, едва заметно светились красным или, скорее, красно-лиловым. — Не так ты планировала провести этот день, да, Кара? Ну, если это тебя успокоит, я сам рассчитывал на выходной.

— Осторожно! — запоздало ровно настолько, чтобы более-менее органично вписать собственный образ в эту неожиданно разыгранную Карой комедию с каблуком, предупредил Абрахам Хоффманн, обхватывая даму за талию и прижимая к себе боком.
Там, в такси, произошло нечто прежде неизведанное и новое для них обоих – если он правильно помнил, а помнил он правильно – впервые за все знакомство мисс Кара Монро сама, без подсказки до него дотронулась. Опять, надо думать, ничего особенного. Учтивость, а, может, стремление продемонстрировать редкое от природы изящество и эту хрупкую, ранимую женственность. Пальцы у мисс Монро были аккуратные и благородно тонкие, что до остального – будь ей угодно или же находи сам Хоффманн удовольствие в чем-то подобном – мисс Кара Монро могла бы играючи переломать ему каждую кость по очереди. Потом бы все равно срослось.
Ни единого доказательства непричастности мисс Кары Монро к убийству Мейсона Спенсера у Абрахама Хоффманна-младшего до сих пор не было. Но это не то чтобы разочаровывало. Насильственная смерть Хранителя Нейтральной зоны само по себе – шок, сенсация, нонсенс, то бишь нечто такое, на чем крайне сложно заработать золотой значок. Не далее чем через год о бедняге Мейсоне Спенсоре никто не вспомнит, да и сама история – если с открытым финалом, то стопроцентно, – обрастая противоречивыми и по большему счету абсолютно идиотскими подробностями, очень скоро обернется городской легендой – такой же зловещей и несерьезной, как мифы о гигантских аллигаторах в отстойниках.
Это, конечно, если им повезет. Не повезет и – можно постараться, чтобы на сей раз колодец у них был общий.
— Хочешь сказать, Мейсона Спенсора убил самогон? — чуть ли не в самое ухо с дорогущей сережкой выдохнул Абрахам Хоффманн, тихо рассмеялся и, вжимаясь лбом в гладкий висок, добавил:
— О боже…
«О боже».
— О боже, — повторил Хоффманн, не изменяя танцевальной позе, вместе с дамой поднимаясь на ступеньку, на еще одну и еще. — А я успел навоображать целый заговор и, знаешь, приготовился бежать вместе с тобой в Европу.
Что-то из этого могло оказаться шуткой, но Хоффманн не стал уточнять, что именно. Пахло от нее умеренно сладко и в высшей степени соблазнительно.
— Или в Африку, — подумав немного, продолжил Абрахам Хоффманн, соглашаясь, что да – планы испорчены, и все же пока непонятно, так уж ли целиком и полностью.
— Я не слишком хорошо тебя знаю, мисс Монро, однако то, что я знаю, подсказывает – твои мужья и твои любовники редко когда живут долго и счастливо, — по привычке издалека начал Абеле Натаниони. — Могу ошибаться, разумеется, а вот в том, что я сейчас тебя поцелую, сомневаться определенно не стоит.
Собственно, а что здесь такого? Они оба – взрослые, самодостаточные, по-прежнему на свободе…
К тому же были практически одного роста и осуществить задуманное вышло чрезвычайно легко.

Все равно? Нет, все равно не было. Он – лет двести уже в том возрасте, когда от будущего хочется чего-то определенного – скажем, чтобы оно было.
Под перчатками руки у нее оказались теплыми, впрочем, и за окном не осень. Отношения с женским полом у Абеле Натаниони, как, собственно, и у Эйба Хоффманна традиционно складывались одним из наименее удачных способом – по принципу головоломки, причем головоломки без финала и окончательной формы, потому что еще на стадии извлечения из коробки лишенной когда пары, а когда и тройки жизненно важных кусков. Первый – надежда на долгосрочность, второй – эмоции, третий – нежелание меняться самому и узнавать что-то новое. При каждой удобной возможности Абеле Натаниони, как, собственно, и Эйб Хоффманн неизменно увлекался такой, которая все в этой жизни давно перепробовала, и для которой обустройство семейного гнездышка – скучнейший пережиток прошлого. Подохнет, понимал Абеле Натаниони, с вероятностью процентов на 98 он в гордом, всепоглощающем одиночестве и мысль эта вместо того, чтобы холодить до дрожи, грела душу как жаркий сицилийский полдень.
Мисс Кара Монро ненавидела Европу, а вот сам Абеле Натаниони периодически подумывал прикупить симпатичный домик в родном Милаццо и каждое утро начинать тунцом.
— Достаточно или недостаточно, но лично я не планирую останавливаться на достигнутом, — предупредил Хоффманн шею и скулу мисс Кары Монро, соображая, как бы так побыстрее справиться с ее платьем. Хорошее платье, красивое, но лишнее абсолютно.
Меховая накидка давно перекочевала на пол.
Домик незабвенной памяти Авраама Хоффманна для тайных свиданий подходил мало и прежде в таких целях, сдается, никогда не использовался. Запахи старого дерева, старой бумаги, старых обоев, трав, половину из названий которых Абеле Натаниони, если и знал когда-то, сегодня бы ни за что не вспомнил, – отчетливо били в нос. Было в этом даже что-то по-своему очаровательное. Так пахнет само время, когда его в одном месте скапливается чертовски много, больше, чем где бы то ни было еще.
— Если не возражаешь, слегка ускоримся, — предложил Натаниони, прижимая Кару к себе близко настолько, насколько это было возможно, и, припоминая, что, кажется, обладает целой кучей незаурядных способностей, - например, талантом исчезать в одном месте, чтобы мгновенно появиться в другом.
В коридоре стало тихо и пусто. В спальне покойного Авраама Хоффманна – на двух весьма долгоживущих существ больше.
Нельзя сказать, чтобы старик Хоффманн питал какую-то избыточную тягу к роскоши, но страдать от бессонницы предпочитал на кровати королевских размеров.
— Голова не кружится? — на всякий случай полюбопытствовал Натаниони, сжимая Кару в объятиях и не спеша проверять, скрипучим ли был матрац на койке старого Хоффманна, а также – и как он вообще додумался до такого? – пытаясь вычислить, на какой из сторон давным-давно похрапывал сам старина Хоффманн.
Без привязки к виду, расе и полу далеко не все переносили телепортацию одинаково хорошо. Но Кара по-прежнему была не из робких, и, в отличие от Мейсона Спенсера, имела все шансы запомниться миру надолго.
Не только руки, губы у нее тоже были теплыми, и погода тут, разумеется, совсем ни при чем.

Голова у нее не кружилась – это хорошо, у него вроде бы - тоже.
В деле избавления сексуальных партнеров от всего наносного – пиджаков, жилеток и галстуков – мисс Кара Монро проявила себя достойным похвал виртуозом, у самого Хоффманна процесс, к сожалению, складывался не так расторопно. Да, он знал – где-то там, на спине или сбоку, наряд мисс Кары Монро скрывал целую сотню крохотных, хитро мудреных тесемочек или крючочков, вот только в тесноте внезапно миссионерской позы определить точное местоположение чего-то из перечисленного оказалось решительно невозможно.
Вероятно, у человеческих магов существовали какие-то свои экстренные способы дистанционного отделения людей от панталон, но ни Абеле Натаниони, ни Абрахаму Хоффманну такая магия была незнакома.
— М-м-м, Кара, — перекатываясь на бок, философски начал Абрахам Хоффманн, обеими руками пытаясь справиться уже с собственной пряжкой ремня темно-синих, почти черных штанов:
— Не скажу, что мне сложно, но мне сложно… поэтому просьба: Кара, не могла бы ты сама снять платье? И… все остальное.
Некоторые находили особый шарм в том, чтобы лично раздевать партнера, в принципе и сам Хоффманн не имел ничего против оказания дамам посильной помощи в избавлении от чулочков, однако же грудь – это грудь, бедра – всегда бедра, прекрасный человек прекрасен во всем, но чтобы убедиться воочию – лучше не дробить удовольствие.
В отличие от многих себе подобных, Абеле Натаниони, как, собственно, и Эйб Хоффманн никогда не стремился изучать партнера так медленно и так скрупулезно, будто бы под пальцами не кровь и плоть, но в лучшем случае – ежеквартальная налоговая отчетность. Абеле Натаниони, как собственно, и Эйб Хоффманн предпочитал брать быстро – в обнадеживающем смысле, конечно, — желательно сразу и всё. А уже потом, гораздо-гораздо позже, выяснять, если захочется, под которой из лопаток родинка.
Так что, будь он на месте Мейсона Спенсера, прежде чем расшаркиваться перед очередным Пулеметным Джорджем, первым делом наводнил бы собственным контрафактом каждую канаву этого славного города, а когда славный город начал бы в муках захлебываться, приступил бы к торгу на удивительно выгодных для всех условиях.
— О боже, — сам для себя неожиданно вслух выдохнул Абрахам Хоффманн, потому что впервые в жизни приревновал кого-то к покойнику.
Оставалось надеяться, расстегнутая ширинка не придавала возгласу чего-то такого чрезмерно пикантного, чего там по определению быть не могло.

«Нравится?». Да, так и спросила. Хоффманн не ответил, Хоффманн запрокинул голову, зажмурился, широко осклабился или просто захотел показать клыки – совершенно по-человечески обычные.
Странный жест, сложный в интерпретации, но они – взрослые и умные, и каждый мог остаться при своем видении. Пусть считает, что он ослеп от ее красоты.
На самом деле это было недалеко от истины. Такие женщины рождены кружить головы, быть желанными, непостигаемыми и недостижимыми, но редко когда единственными. Как звали того, окольцованного ею героя за американскую независимость – Густав или Готлиб – Абеле Натаниони века полтора как забыл, но готов был поклясться – если надо, всеми святыми мира: даже такой отъявленный борец за… что бы там ни было, периодически искал утешения в сторонке - на мягкой креольской груди. Трудно, понимал Абеле Натаниони, ох, и трудно оставаться гордым, самодостаточным и независимым в тени идеальной жены.
Не будь мисс Кара Монро вампиршей, там, под его с силой вжатыми в ее бедра пальцами, на коже белее белого могли остаться эти некрасивые, округлые, багровеющие следы.
Причинять ей боль не входило в его планы — наоборот, всем собой, каждым поцелуем, движением, ритмом Абеле Натаниони старался сделать этот вечер хотя бы на пару дней незабываемым, — и все-таки, все-таки, все-таки, нет, он никак не мог ошибиться, они оба принадлежали к тем нетривиальным личностям, для которых боль и удовольствие неразделимы. Потому что только так позволяли почувствовать себя вновь живым.
Маленькие плотские радости – это ведь удел смертных, удел таких, как они, - год за годом, десятилетие за десятилетием напоминать друг другу, как жить.
Вряд ли их сегодняшняя встреча будет иметь настолько долгоиграющие последствия, но если будет…
А, впрочем, никаких планов на будущее. Будущее на то и будущее, что ему достаточно просто быть.

«Змея-я-я-я!».
Какая же она змея! Выманила, тихонько подкралась, заворожила… Простить? О, нет! Никогда… Никогда!
«Пожалуйста, ну, пожалуйста…». Пусть это никогда не кончается.
— Все… все так, как надо, — тихо, на ухо шепнул Хоффманн, чуть-чуть еще – и уже бы до хруста вдавливая предплечья в ребра под ее лопатками. Нет, это были не объятия, это была жажда – самая обыкновенная жажда, объяснимая и легко понятная, почувствовать себя желанным, центром вселенной, той самой искрой во тьме небытия, вокруг который миллиарды и миллиарды лет назад начал формироваться каркас мироздания. Многие предполагали и в кои-то веки предположения не далеко уходили от правды, глубиной эмоционального восприятия такие, как он, не многим отличались от камня. Ее губы, ее плечи, ее шея, кожа и грудь с такими бледными, лишь слегка розоватыми сосками – все это было прекрасно, все это было сладко, все это завораживало, и все это было абсолютно неважно. Вернее, безусловно, важно, но не достаточно, чтобы из сиюминутного потакания слабостям выросло нечто, пусть отдаленно похожее на…
Что? Трудно сказать, но он все еще не терял надежды, что когда-нибудь непременно узнает.
— Не останавливайся.

…порт Милаццо не был тогда и вряд ли когда-нибудь станет местом, где хочется жить долго и счастливо. Но в нем тоже была своя особенная, не похожая ни на что красота. Каменистые пляжи, выцветшая под солнцем галька и волны – до того голубые и до того яркие, что временами казалось, будто бы кто-то случайно уронил в них небо. Круглый год здесь стояла жара и небо, конечно, растаяло.
Его родина. Его дом. Тихий уголок, в котором со времен Карфагена не случалось ничего хоть сколько-нибудь занимательного, сегодня этот город пылал. Пылал дико, пылал страшно, в белых, невозможных языках пламени чернела, превращаясь в стекло, галька.
Он убил их всех – каждого – двенадцать или скорее двадцать не по духу, не по крови, а все-таки братьев. И сейчас, стоя на берегу, всматриваясь в расползающееся по водной глади отражение собственного окровавленного лица, был до предела, до изнеможения счастлив.
Такого с ним больше не повторялось.

— При всем желании ты не сможешь убить меня, — шепнул на ухо вампирши Абрахам Хоффманн, чувствуя, что пропадает.
И по-своему это тоже было прекрасно.

«Останови меня», — сказала она.
А зачем? Помнится, подумал еще Хоффманн, прижимая мисс Кару Монро к себе так тесно, что, казалось, разъединить не получилось бы даже скальпелем.
Это же так здорово, это же так прекрасно – быть рядом, разделять тела, разделять мысли, разделять желания – жить, как дуновение ветра, прикосновением к коже друг друга.
Но она права, чертовски права, подсказывала какая-то снабжающая мозг кровью жилка, колокольным боем бьющая, но пока не способная достучаться до подсознания.
Его кровь для нее – яд.
И все то, что с ними происходило сейчас – никакая не магия, так, обыкновенная химия. Впрочем, именно та самая, благодаря которой некогда наслоившийся на искру во тьме небытия каркас мироздания принял те формы, которые не далее как сегодня прикончили Мейсона Спенсера. Хранителя Нейтральной зоны, несостоявшегося бутлегера и в целом – неплохого по нынешним временам парня.
Он слишком увлекся и наверняка за это еще поплатится.
— Ты права, — выдохнул Хоффманн, задерживая дыхание на мочке ее уха, чтобы в следующее мгновение сжать левой рукой, всеми пятью пальцами шею пониже затылка и, как бы не хотелось обратного, отстраняя от себя все дальше и дальше, и дальше.
Вот теперь да – вот теперь наверняка на коже белее мрамора останутся некрасивые синюшные пятна.
Но заживут быстро.
Это было у них общее – чересчур все прощающая регенерация.

— М-м-м, — протянул Хоффманн, откидываясь на подушку королевской кровати скромного при жизни аптекаря по имени Авраам, и притягивая к себе Кару.
Крови вокруг было много, но реальность крови нефилима такова, что, как и сам нефилим, будучи невостребованной – обращается паром.
От них обоих чадило.
— А знаешь, о чем я подумал?
«Будь со мной и не смей уходить никогда».
— Твоего Спенсера вполне могла прикончить банальная… ну, почти банальная итальянская мафия.
Нет, он все-таки ошибался. Его кровь для нее не была ядом, ядом была она сама, но это именно тот случай, когда кощунственно и неправильно искать способное уничтожить их обоих – потому что не вовремя, потому что пока рано – противоядие.

— О, Кара! Если кто и знает, как убить вампира, то это именно итальянская мафия, — ухмыльнулся Хоффманн, после всего произошедшего чувствуя себя весьма довольным и слегка невменяемым. — Можешь верить, а можешь не верить, когда мне было шесть лет, а в те времена, к слову, никакой мафии даже не существовало, я уже знал, как убить вампира, и нисколько не сомневался, что любой, кто не входит в мою… м-м-м… диаспору, - злобная кровососущая тварь. Хотя, справедливости ради, именно таких, как я, и считали кровососущими тварями. В общем, повторюсь, я склонен рассматривать все вариа…
Хоффманн ненавидел, когда такое случалось, но профессиональные обязательства вынуждали держать разум распахнутым в том числе в самой не располагающей к тому ситуации.
Он не заметил, когда Кара ушла, а когда вернулась – уже успел надеть брюки и почти вправить в них едва заметно, но все же помявшуюся рубашку.
— М? Все в порядке? Все в порядке, — кивнул Хоффманн, озираясь по сторонам в поисках галстука. — Возможно, все даже лучше, чем просто в порядке. А, возможно, и хуже. Зависит от того, планировала ли ты становиться преемницей Мейсона Спенсера и считаешь ли исполнение обязанностей Хранителя Нейтральной Зоны – лучшим занятием на ближайшее плюс-минус всегда. Поздравляю, Кара, — улыбнулся Абрахам Хоффманн, так и не обнаруживая галстука. — Ты – наш новый Мейсен Спенсор и очень надеюсь, что в отличие от предшественника, ты будешь аккуратнее. Во всех смыслах. Да, нас ждут. Одевайся.

— Нет, Кара, я понятия не имею, что это значит, — застегивая рубашку под горло, опустился на край кровати Абрахам Хоффманн, задумчиво растирая виски двумя пальцами. — Я же – обыкновенный «Билли», мальчик на побегушках, откуда мне знать, чем там занимаются благородные господа! Но вы-то умная, мисс Кара Монро, вы-то должны догадываться – если вы сейчас засядите где-нибудь… в Африке, менее использованной вы от этого не станете, и свое чудесное дело с инвестициями вам придется начинать заново. Правда, гарантировать успешность предприятия на сей раз будет сложновато – к сожалению, свидетели, исчезающие при самых таинственных обстоятельствах, имеют свойство очень быстро перемещаться в категорию подозреваемых.
В сущности он даже не злился, просто не любил, когда неглупые люди начинают вести себя так, как полагается людям с… несколько менее впечатляющими интеллектуальными данными.
— Кстати, Кара, ты не видела мой галстук? Мало того, что я без шляпы, так еще и это, — вздохнул Хоффманн, не без удовлетворения отмечая, что после их маленького приключения на аптекарской кровати думать стало проще, да и происходящее сделалось как-то понятнее:
— Если ты действительно не убивала Мейсона Спенсера, естественно тебя использовали. Однако мне гораздо интереснее, почему у полиции нет протокола твоего допроса в качестве того же свидетеля. Странно? Странно. Ну или, по меньшей мере, любопытно. Не исключаю, кто-то знал о завещании Спенсера и пришел к выводу, что в роли Хранителя Нейтральной Зоны и единственного наследника всех его баснословных богатств ты – куда выгоднее своего предшественника. Уж не знаю, какими доводами руководствовался этот «кто-то», но, повторюсь, ничего исключать нельзя. Может, он, они или она решили, будто бы управлять женщиной, тем более женщиной-вампиром-подозреваемой, будет гораздо проще, чем кем-то с яйцами? Глупые надежды, согласен. Но, пока мы сидим тут и рассусоливаем, ничего нового мы, увы, не узнаем, — пожал плечами Хоффманн, определяясь, хочется ли ему курить, уже поздно или еще рано.
— И… по всей видимости, Спенсер был уверен, что вас связывали именно настолько близкие отношения. Откровенно сказать, мне казалось, большую часть своего состояния ты именно так и заработала. А поедем мы ко мне в офис. «Джонсон и Шерман» - представители твоего покойного благодетеля приглашали нас в гости к себе, но я решил, что на моей территории все-таки безопаснее. Ну так что, едем? Или предпочтешь остаться на неопределенно долгий срок Хранительницей Аптеки Авраама Хоффманна?

До сонного, живущего в какой-то своей параллельной реальности Верхнего Вест-Сайда добирались молча. Очевидно, что-то в словах Хоффманна мисс Кара Монро нашла если не оскорбительным, то достойным тихого, изматывающего порицания и, к слову сказать, абсолютно напрасно. Будь он сам симпатичной рыжеволосой ирландкой, совершенно бы не возражал против возможности безвозмездно пользоваться чужими богатствами. Даже если бы для этого пришлось вогнать в гроб двадцать четвертого по счету мужу или, может быть, сорок пятого.
— Мистер Хоффманн, мисс Монро – полагаю? – вас уже ждут, — улыбнулась Элизабет Уэлш – симпатичная темноволосая секретарша, поджидавшая босса и клиентку босса чуть ли не на ступенях парадного входа «Хоффманн и Хоффманн», юридической фирмы, занимавшей первые два этажа небольшого четырехэтажного красно-бело-кирпичного некогда жилого здания. С года на год Хоффманн подумывал расширяться, но пока пасторальная атмосфера Верхнего Вест-Сайда полностью оправдывала его ожидания и как нельзя лучше работала на репутацию. «Хоффманн и Хоффманн» - это надежно и умеет хранить фамильные тайны еще бережнее, чем – семейные накопления – ваша еврейская бабушка.
— Вот и чудесно, — улыбнулся Абрахам Хоффманн, награждая секретаршу полным профессионального обожания взглядом. — Ну-с, и кто там у нас?
— Сам Гарри Шерман, — многозначительно склоняя голову набок, сообщила Элизабет, глаза у нее были золотисто-карие. — Он ожидает вас в приемной. Я все правильно сделала?
— Ты все сделала правильно.

Гарри Шерман – нефилим четвертого поколения – был невысоким, темноволосым, темноглазым мужчиной среднего возраста, и еврейская кровь в нем тоже угадывалась. Пожав руку Хоффманна, вежливо кивнув даме, удовольствие от пребывания в конторе прямого конкурента Шерман решил не растягивать.
— Если позволите, мне бы хотелось остаться с мисс Монро наедине, — поджал губы Гарри Шерман. — Сами понимаете…
— Конечно! — в свою очередь понимающе кивнул Хоффманн. — Вопрос вступления в наследство – вещь интимная…
— Вдобавок это последняя воля моего клиента, мистера Мейсона Спенсера.
«Если еще хоть раз услышу сегодня это имя, клянусь всем святым, начну убивать», — мысленно дал себе обещание Эйб, взглядом указывая на дверь собственного кабинета.
— Можете уединиться там. Вам обоим я полностью доверяю.

— Ну, и сколько они уже уединяются? — допивая вторую чашку кофе на мягком диване в собственной приемной, обернулся к Элизабет Хоффманн.
— Около двадцати минут.
— М-м-м…
— Еще кофе, мистер Хоффманн?
— Нет, спасибо. Лучше отмени все мои сегодняшние встречи. И… те, которые на завтра.