Париж… Париж! Но не который в Техасе, а который оригинальный – с багетами и мимами. Он, конечно же, знал, что мыслями его Крошка София давно уже обитала где-то далеко-далеко за пределами нынешней широты, но… Господи, от творящегося идиотизма непреодолимо хотелось взвыть. Громко и настолько пронзительно, чтобы у их соседа – полоумного старика судьи Гарфилда вновь возникло это труднообъяснимое желание выскочить на лужайку без штанов, но с Remington 870 28-го калибра и разобраться с той ноющей псиной, которую хозяева не посчитали нужным кастрировать, а значит самое то – пристрелить.
Зачем он вообще женился? И София, раз уж так сильно его ненавидела, зачем продолжала мучить себя им? Деньги? Ну, может, и деньги. Хотя он и так дал ей больше, чем она могла потратить за три жизни, в четные дни попивая игристое где-нибудь под небом Парижа, в нечетные – все то же самое, но под облаками Венеции, Мадрида, да хоть бы и – жест очень в ее стиле – перманентно бунтующего Пуэрто-Рико. И хотя для совпадения мыслями с его златокудрой несостоявшейся дивой требовалось пройти лоботомию, кое-что казалось непреложным и истинным – не ради Анны, она терпела его не ради Анны. В сущности дочь София никогда не любила. Точнее испытывала к ней нечто близкое, когда Анна была этакой умилительной, большеглазой мини-копией Твигги. Мини-копией Твигги не в силу особенностей детского организма, но потому что Крошка София с пугающей периодичностью забывала, что детскому организму, причем за день, как минимум, трижды, требовалось нечто помимо не таких уж и частых сюрпризов вроде сахарной ваты или сладкой газированной воды.
Она заставила Анну обвинить охранника в… Боже! Господи! Не будь он – проживший почти шесть веков нефилим – единственным шансом Анны вырасти более-менее психически здоровой личностью, сам бы подал против Софии иск. Сексуальное домогательство – это же так несерьезно и мило! Ну да, ну да, ну да, а сифилис, стало быть, всего лишь разновидность крапивницы.
Он устал, чертовски устал верить, что семья – действительно главное в жизни. Но ради Анны, безусловно, потерпит. И однажды, может быть, убедится: ее рождение все-таки не было колоссальной, грандиозных масштабов ошибкой.
В доме что-то разбилось. Анна сбежала. Эйб – до боли, до красных полос на коже растирая виски и глазницы – коротко, тихо взвыл.
— Сэр?
— Да, Майк?
— Я ведь… ничем не смогу помочь вам?
— Ну почему же?! — неожиданно весело и широко осклабился Абрахам Хоффманн, проживший почти шесть веков нефилим. — Можешь, Майк! Можешь! Беззастенчиво солги мне. Скажи – и так, чтобы я поверил! – что ты никогда прежде не видел такой красивой и такой… а-а-а-хрененно счастливой семьи! Как думаешь, выйдет?
— М-м-м…
— В любом случае, Майк, благодарю за попытку.
— Анна, не надо, не подходи к маме, — опуская ладонь на плечо девочки, спокойно, но требовательно произнес Хоффманн, не сводя глаз с Софии. — Софи…
Да пошла бы она к черту!
— А вообще, — с той же нездоровой, лихорадочной бодростью, с которой недавно говорил с шофером, произнес Хоффманн, разворачивая к себе дочку. — Поедем куда-нибудь перекусим? Маме сейчас лучше побыть одной.
Судя по взгляду, сфокусированному на дочери, София медленно, но приходила в норму. А в этом состоянии была еще хуже, чем в том, когда представляла себя Ритой Хейворт или Ланой Тернер.[icon]https://forumstatic.ru/files/001a/c2/6e/47333.png[/icon]